Знакомьтесь.
Эти птички обитают в Австралии и Новой Гвинее и интересны они тем, что строят вот таки причудливые сооружения.

Эти инсталляции отдаленно напоминают гнезда, но по факту совершенно ими не являются. В них не высиживают яйца, не выращивают птенцов. Самец трудится над своим творением всю жизнь, собирает для него украшения и т.д.. Интересно, что разные виды шалашников имеют разные предпочтения в цвете и формах. Какие-то из них собирают только синие предметы для своих шалашей, другие – красные. Причем сами предметы могут быть самые разные: пробки, жуки, ягоды, тут главное что бы цвет был подходящий. Иногда попадаются творцы, которые давят ягоды своего любимого цвета, и травинкой или палочкой красят свой шалаш. Когда приходит время самки прилетают к этим шалашам, придирчиво осматривают их, а самец демонстрирует ей самые красивые предметы из своей коллекции. И если вид шалаша и его автор производят впечатления на самку, то она проходит в середину этого дворца и самец спаривается с ней. После этого самка улетает, самостоятельно вьёт гнездо, откладывает яйца, выращивает птенцов. А самец остаётся у своего творения и продолжает его украшать.
Мне кажется, этим птицам нехватает шарфов, вот и Джефри Миллер кажется со мной согласен:

-Если бы мы сумели взять интервью у самца атласного шалашника, для журнала арт-форум, он мог бы сказать примерно следующее: «Я нахожу совершенно необъяснимым это непреодолимое влечение к самовыражению, к игре с цветом и формой только ради них самих. Я не помню когда впервые в себе ощутил неудержимое желание создавать насыщенные цветовые поля, в рамках монументального, но при этом минималистского антуража. Но когда я отдаюсь этой страсти я ясно ощущаю свою связь с чем-то находящимся вне меня. Когда я вижу красивую орхидею высоко на дереве, я чувствую, что просто обязан её заполучить. Когда я вижу, что какая-нибудь ракушка в моём творении сдвинута с места, я должен положить ее обратно. Райские птицы могут отращивать красивые перья, но для этого не нужно обладать эстетическим чувством, только грубым инстинктом тела. То что самки иногда приближаются ко входу в мою галерею и восхищаются моей работой, лишь счастливая случайность, ибо было бы оскорбительно думать, что я творю что бы размножаться. Мы живём в постфрейдистскую, в постмодернистскую эру, когда грубые сексуальные метанарративы уже не уместны, для объяснения наших творческих импульсов». К счастью шалашники не умеют говорить, и по этому мы в праве объяснять их искусство половым отбором, не считаясь ни с какими возражениями с их стороны с человеческими художниками всё несколько сложнее.

Geoffrey Miller  “Mating mind”