Escape from the Soviet Empire

20 мая 1989 года капитан Александр Зуев, усыпив коллег тортом со снотворным и ранив часового из табельного оружия, угнал МиГ-29. Позже, оторвавшись от преследования, он приземлился в Турции. Самолёт, во избежание конфликтной ситуации, был возвращён в СССР, пилот получил политическое убежище в США. Впоследствии Зуев написал автобиографическую книгу «Fulcrum: A Top Gun Pilot’s Escape from the Soviet Empire».


Погиб в авиакатастрофе 10 июня 2001 года, разбившись на советском учебно-тренировочном самолёте Як-52 в 160 км севернее Сиэтла.

Радиоактивная ампула в стене

В конце 1970-х в Каранском карьере Донецкой области (Украина) была потеряна ампула с радиоактивным веществом цезием-137, использовавшаяся в измерительном приборе (уровнемере) предприятия, добывавшего гравий и щебень. Начались поиски. Качественный щебень из этого карьера использовали в том числе и для постройки олимпийских объектов в Москве. Через неделю поиски официально закончились неудачей.

В 1980 году в Краматорске был сдан в эксплуатацию панельный дом № 7 по улице Гвардейцев-Кантемировцев. Потерянная ампула размером 8 на 4 мм, излучающая 200 рентген в час, оказалась замурованной в одной из стен этого дома.

Уже в 1981 году в одной из квартир умерла 18-летняя девушка, а через год её 16-летний брат, затем их мать. В квартиру вселились другая семья, у которых вскоре умер сын-подросток. Все погибшие умерли от белокровия. Врачи списывали сходный диагноз на плохую наследственность. Отец погибшего мальчика добился детального расследования, которое показало высокий радиационный фон в детской, в смежной квартире за стеной и в квартире этажом выше.

Жильцов отселили, после чего было определено точное расположение источника излучения. Вырезав часть стены, её доставили в Киевский институт ядерных исследований, где ампула была извлечена. По заводскому номеру был установлен владелец ампулы.

После извлечения ампулы гамма-излучение в доме № 7 исчезло, уровень радиоактивности сравнялся с фоновым.

В результате радиоактивного воздействия за 9 лет погибли 4 ребёнка и 2 взрослых. Ещё 17 человек были признаны инвалидами.

via

Ежовы рукавицы

Само это  выражение появилось достаточно давно. Но означало оно как раз мягкое и бережное отношение. Когда дома не было кота, в качестве охотников на грызунов использовали другого хищника, ежика. А приносили их домой в мягких, ежовых, рукавицах.

Иное значение: “держать кого-либо в строгом повиновении, очень строго и сурово обходиться с кем-либо” скорее всего происходит от фамилии Ежова, возглавлявшего НКВД в период самых жёстких репрессий.
В результате операций, проведённых сотрудниками НКВД в соответствии с приказами Ежова, только в 1937—1938 гг. было подвергнуто репрессиям свыше 1,5 млн граждан, из них около половины расстреляно.

Внезапно. Начало прошлого века.

Продажа велосипедов. Очень красиво и неожиданный размах.

Продажа велосипедов. Торговый дом "Победа", Санкт-Петербург. Фотография Карла Буллы.

Торговый дом “Победа”, Санкт-Петербург. 1912 г.
Фото: Карл Булла.

Доставка цветов на дом. Неожиданный сервис.

Доставка цветов на дом. 1934 г.

1934 г. Фото: Игнатович Борис

Чайная повозка внезапно в Санкт-Петербурге в начале прошлого века. Сейчас чайно-кофейных “повозок” много в Киеве и Одессе.

Чайная повозка в Санкт-Петербурге. 1909 г.

1909 г. Надпись:
“Городская санитарная комиссия
БЕЗПЛАТНО КИПЯТОК
ВОДА [..] ПИТЬЯ [..] ЧАЮ с САХАРОМ”

Доставка газет. Еще один неожиданный сервис.

Доставка газет 1935-1939

1935-1939 г.

А теперь действительно внезапное — парад надувных домов на Красной площади. К чему это было?

Парад надувных домов на Красной площади. 1931 г. Москва

1931 г. Москва

via

Человек за бортом

” Сегодня, 18 марта 1965 года, в 11 часов 30 минут по московскому времени при полете космического корабля «Восход-2» впервые осуществлен выход человека в космическое пространство. На втором витке полета второй пилот летчик-космонавт подполковник Леонов Алексей Архипович в специальном скафандре с автономной системой жизнеобеспечения совершил выход в космическое пространство, удалился от корабля на расстоянии до пяти метров, успешно провел комплекс намеченных исследований и наблюдений и благополучно возвратился в корабль. С помощью бортовой телевизионной системы процесс выхода товарища Леонова в космическое пространство, его работа вне корабля и возвращение в корабль передавались на Землю и наблюдались сетью наземных пунктов. Самочувствие товарища Леонова Алексея Архиповича в период его нахождения вне корабля и после возвращения в корабль хорошее. Командир корабля товарищ Беляев Павел Иванович чувствует себя также хорошо. “

Эмблема Восход-2

Эмблема Восход-2

Это была официальная часть, а за кадром осталось многое. То что универсальный скафандр Беркут (скафандр) «мягкого» типа, созданный специально для выхода Леонова в открытый космос, раздуло. И только после того как Леонов снизил давление воздуха внутри скафандра, он смог протиснутся в шлюзовую камеру.

Скафандр «Беркут». Мемориальный музей космонавтики. Москва

Скафандр «Беркут».
Мемориальный музей космонавтики. Москва

Что в результате температурных деформаций в люке шлюзовой камеры образовалась щель и последовала разгерметизация. И лишь через 7 часов, щель деформировалась обратно.

Что посадка корабля «Восход-2» должна была состояться после 17 витков в автоматическом режиме, но автоматика не сработала. И командир корабля Павел Беляев перевёл корабль на ручное управление. А ручное управление кораблём было невозможно, если космонавты были пристёгнуты в кресле «по-посадочному». Поэтому Павлу Беляеву пришлось отстегнуться, сориентировать корабль, подготовить включение тормозной двигательной установки (ТДУ), вернуться в кресло, пристегнуться и включить ТДУ. На то, чтобы вернуться в кресло и пристегнуться, ушло 22 секунды, что дало перелёт приблизительно на 165 км к северо-востоку. В результате корабль приземлился в нерасчётной точке  в заснеженной тайге, далеко от населённых пунктов. Космонавты пробыли двое суток в тайге, пока их не обнаружили спасатели. А поиски были долгими, ведь парашют у спускаемого аппарата был белого! цвета.

А. Леонов в скафандре «Беркут» во время выхода в открытый космос 18 марта 1965 года.

А. Леонов в скафандре «Беркут» во время выхода в открытый космос.

Вот такой он  удел первых.

Пластилиновая ворона

Plasticine Crow, Пластилиновая ворона

Песня третьей части мультфильма изначально должна была звучать в обычном темпе, однако на записи Татарский не проследил хронометраж звука, из-за чего вместо необходимых 5 минут для созданной анимации вышло 8 минут. Режиссёр не знал, как быть; пока не было решения, были записаны и голоса. В монтажной Татарский случайно услышал, как восстанавливалась граммофонная запись выступления Ленина — скорость звучания была то быстрее, то медленнее. Режиссёр поинтересовался у реставратора, как это получается. Технология была проста — на тонвал катушечного магнитофона наматывалась изоляционная лента, из-за чего плёнка подавалась на воспроизводящую головку быстрее, и темп звучания также ускорялся. Поняв, что в этом выход из возникшей ситуации, Александр Татарский, заплатив реставратору 70 рублей, сжал 8-минутную запись до необходимых 5 минут, вследствие чего песня приобрела своё знаменитое «мультяшное» звучание.

Основная часть мелодии в третьей части мультфильма («А может, а может…») — слегка изменённый куплет ирландской народной песни Whiskey in the Jar.

Роботы

В 1960 г. X-я комсомольская конференция провела студенческий праздник физиков (“День Архимеда”). На шествии в честь праздника “киберы” символизировали поддержку науки кибернетики, которая прежде была в СССР под запретом.

Праздничное шествие “киберов” в поддержку кибернетики. 6 мая 1960 года Источник

Роботы переходят дорогу. 1967. Фото – Г.Щербаков “Без нарушений”. Источник

По некоторым данным им планировалось заменить сотрудников ГАИ на дорогах для управления транспортным потоком. Предполагалось что робот способен выполнять 79 команд и управляться дистанционно. С целью популяризации проекта были напечатаны в журналах фотографии (смотрите ниже), но проект так и остался не реализован.

Робот-гаишник. 1967.  Источник

И вот! Случилось. Робот Р-БОТ 001 разработан московской компанией Лаборатория Трёхмерного Зрения, он способен вести наблюдения за улицами города, выявлять правонарушения и обращаться к гражданам с призывами соблюдать закон. Робот использовался для охраны общественного порядка в Перми в 2007 году.

Первые испытания робота прошли в День города, 12 июня 2007 года на набережной Камы. При этом в результате попадания воды он вышел из строя (был повреждён динамик). В ходе ремонта робот оснащён гидроизоляцией. Испытания продолжились 22 июня.

Летом 2008 был отправлен в Москву, на доработку. Дальнейшая эксплуатация и разработка была прекращена в связи с отсутствием финансирования.

Преемником робота является серия универсальных роботов R.Bot 100 и RBOT-200.

Бонус:

Найди Волли

Ликбез

Ликбез Елизавета Кругликова

Плакат Елизаветы Кругликовой,1923 год.

К концу XIX века грамотность населения Российской империи была очень низкой для страны, вставшей на путь индустриального развития. Уровень грамотности по данным на 1897 год составлял: всего — 21,1%, в том числе 29,3% мужчин и 13,1% женщин.

По Сибири грамотность составляла соответственно 12% (за вычетом детей до 9 лет — 16%), по Средней Азии — 5 и 6% соответственноот всего населения. И хотя в последующие годы (до 1914 г.) уровень грамотности возрастал, но «после войн и вообще усиленных наборов процент грамотности падает». По прошествии трёх лет войны, к 1917 году заметная часть населения страны оставалась неграмотной, особенно в Средней Азии.

Согласно  декрету Совнаркома «О ликвидации безграмотности в РСФСР» от 26 декабря 1919 года всё население Советской России в возрасте от 8 до 50 лет, не умевшее читать или писать, было обязано учиться грамоте на родном или на русском языке (по желанию).

Плакат 1918 г.

Каждый населённый пункт с числом неграмотных свыше 15-ти должен был иметь школу грамоты (ликпункт). Срок обучения в такой школе составлял 3-4 месяца. Программа обучения включала чтение, письмо, счёт. В начале 1920-х годов было уточнено, что занятия на ликпункте имеют своей целью научить читать ясный печатный и письменный шрифты; делать краткие записи, необходимые в жизни и служебных делах; читать и записывать целые и дробные числа, проценты, разбираться в диаграммах и схемах; учащимся объяснялись основные вопросы строительства советского государства. Для взрослых учащихся сокращался рабочий день с сохранением заработной платы, предусматривалось первоочередное снабжение ликпунктов учебными пособиями, письменными принадлежностями.

ликбез, школа ликбеза

Школа ликбеза, 1931 год. Источник

Обучение грамоте сопровождалось пропагандой идейных ценностей. В 1925/26 учебном году в программы ликбеза в качестве обязательного был введён курс политграмоты.

Крупнейшим социальным контингентом, в котором предстояло бороться с неграмотностью, являлись так называемые беспризорники — дети, потерявшие не только родственников, но и место жительства во время Первой мировой и Гражданской войн.

Введение всеобщего начального обучения в 1930 г. создавало известные гарантии распространения грамотности. Теперь актуальной задачей считалась борьба не с безграмотностью, а с малограмотностью.

К 1936 году было обучено около 40 млн неграмотных. В 1933—1937 годах только в учтённых школах ликбеза занимались свыше 20 млн неграмотных и около 20 млн малограмотных.

По данным переписи 1939 года, грамотность лиц в возрасте от 16 до 50 лет приближалась к 90 %. К началу 1940-х ситуация с неграмотностью в большинстве районов СССР перестала быть катастрофической.

UPD Как во всем мире дела с грамотностью обстоят сегодня можно увидеть на карте.

Грамотность по странам мира

Уровень грамотности по странам мира (отчёт о развитии человечества 2011)

Герой Советского Союза

Был такой герой советского союза Маринеско Александр Иванович. Одессит, там и мореходное училище его имя носит.

Прославился он тем, что подводная лодка С-13 под его командованием во время Второй Мировой заняла первое место по суммарному тоннажу потопленных кораблей (44 138 брт).

Когда смотришь на цифры  трагедия Титаника (1495 погибших) уже не кажется такой грандиозной.
- 30 января 1945 года С-13 атаковала немецкий плавучий госпиталь «Wilhelm Gustloff». Погибло около 6000 человек. Всего на корабле  находились:

173 члена экипажа
162 раненых военнослужащих вермахта
373 женщины-военнослужащих
918 матросов и офицеров 2-й учебной дивизии подводных сил
3000 неустановленных лиц
около 5000 беженцев (в том числе около 3000 детей, остальные в основном женщины)
10 февраля 1945 года советская субмарина атаковала немецкое вооруженное госпитальное судно «General Steuben» (приняв его за крейсер класса «Эмден»). Погибло около 3000 человек. Всего на корабле  находились:

160 члена экипажа
2800 раненых
800 беженцев
100 вооруженных солдат
270 медицинских работников
12 сестёр Немецкого Красного Креста
64 зенитчика
61 специалист ВМС (связисты, сигнальщики)

Оба этих случая входят в 10 крупнейших морских катастроф. Говорят, что Маринеско был не особо в курсе, что именно за суда он торпедировал. И когда его представили к званию Героя Советского Союза, начал сильно пить, что бы не получить это самое звание.  И 14 сентября 1945 года вышел приказ № 01979 наркома ВМФ Н. Г. Кузнецова, где говорилось: «За халатное отношение к служебным обязанностям, систематическое пьянство и бытовую распущенность командира Краснознамённой подводной лодки С-13 Краснознамённой бригады подводных лодок Краснознамённого Балтийского флота капитана 3 ранга Маринеско Александра Ивановича отстранить от занимаемой должности, понизить в воинском звании до старшего лейтенанта и зачислить в распоряжение военного совета этого же флота» (В 1960 году приказ о разжаловании был отменён, что дало возможность Маринеско, к тому времени уже очень больному, получать полную пенсию).

Звание Героя Совсетского Союза он всё же получил, посмертно, в 1990 году.

Война жестокая штука. Союзники, например вели себя не краше вспомнить хотя бы «корабли из ада». Это корабли японского торгового флота, гружённые военнопленными и рабами, которых угоняли в Японию на работы. Союзники топили их на общих основаниях, так как корабли не имели никаких специальных опознавательных знаков.

Про неудавшихся литературных рабов В. Катаева или как получились “12 стульев”

Евгений Петров (слева, наст. фамилия – Катаев) и Илья Ильф

… Я встаю и, отстраняя микрофон, который всегда меня раздражает, начинаю свой рассказ с описания авторов “Двенадцати стульев” – сначала я говорю о друге, а потом о брате:

— Мой брат, месье и медам, был на шесть лет моложе меня, и я хорошо помню, как мама купала его в корыте, пахнущем распаренным липовым деревом, мылом и отрубями. У него были закисшие китайские глазки, и он издавал ротиком жалобные звуки — кувакал, — вследствие чего и получил название наш кувака. Затем я говорю студентам о нашей семье, о рано умершей матери и об отце, окончившем с серебряной медалью Новороссийский университет, ученике прославленного византииста, профессора, академика Кондакова; говорю о нашей семейной приверженности к великой русской литературе и папиному книжному шкафу, где как величайшие ценности хранились двенадцатитомная “История государства Российского” Карамзина, полное собрание сочинений Пушкина, Гоголя, Чехова, Лермонтова, Некрасова, Тургенева, Лескова, Гончарова и так далее. Я рассказываю, как у нас в семье ценился юмор и как мой братец, еще будучи гимназистом приготовительного класса, сочинял смешные рассказы – вполне детские, но уже обещавшие большой литературный талант. Все это я говорю для того, чтобы подвести аудиторию к пониманию источников юмора, которым пронизаны “Двенадцать стульев”.

Петр Катаев с сыновьями Валентином и Евгением. 1910 год

<…>
Брат приехал ко мне в Мыльников переулок с юга, вызванный моими отчаянными письмами. Будучи еще почти совсем мальчишкой, он служил в уездном уголовном розыске, в отделе по борьбе с бандитизмом, свирепствовавшим на юге. А что ему еще оставалось? Отец умер. Я уехал в Москву. Он остался один, не успев даже окончить гимназию. Песчинка в вихре революции. Где-то в степях Новороссии он гонялся на обывательских лошадях за бандитами – остатками разгромленной петлюровщины и махновщины, особенно свирепствовавшими в районе еще не вполне ликвидированных немецких колоний. Я понимал, что в любую минуту он может погибнуть от пули из бандитского обреза. Мои отчаянные письма в конце концов его убедили. Он появился уже не мальчиком, но еще и не вполне созревшим молодым человеком, жгучим брюнетом, юношей, вытянувшимся, обветренным, с почерневшим от новороссийского загара, худым, несколько монгольским лицом, в длинной, до пят, крестьянской свитке, крытой поверх черного бараньего меха синим грубым сукном, в юфтевых сапогах и кепке агента уголовного розыска. Он поселился у меня. Его все время мучило, что он живет, ничем не занимаясь, на моих хлебах. Он решил поступить на службу. Но куда? В стране все еще была безработица. У него имелись отличные рекомендации уездного уголовного розыска, и он пошел с ними в московский уголовный розыск, где ему предложили место, как вы думаете, где? – ни более ни менее как в Бутырской тюрьме надзирателем в больничном отделении. Он сообщил мне об этом не без некоторой гордости, прибавив, что теперь больше не будет мне в тягость. Я ужаснулся. …мой родной брат, мальчик из интеллигентной семьи, сын преподавателя, серебряного медалиста Новороссийского университета, внук генерал-майора и вятского соборного протоиерея, правнук героя Отечественной войны двенадцатого года, служившего в войсках Кутузова, Багратиона, Ланжерона, атамана Платова, получившего четырнадцать ранений при взятии Дрездена и Гамбурга, – этот юноша, почти еще мальчик, должен будет за двадцать рублей в месяц служить в Бутырках, открывая ключами больничные камеры, и носить на груди металлическую бляху с номером! Несмотря на все мои уговоры, брат не соглашался отказаться от своего намерения и аккуратно стал ездить на трамвае в Бутырки, до которых было настолько далеко от Мыльникова переулка, что приходилось два раза пересаживаться и еще одну остановку проезжать на дряхлом автобусе: получалось, что на один только проезд уходит почти все его жалованье. Я настаивал, чтобы он бросил свою глупую затею. Он уперся. Тогда я решил сделать из него профессионального журналиста и посоветовал что-нибудь написать на пробу. Он уперся еще больше.
Я настаивал, чтобы он бросил свою глупую затею. Он уперся. Тогда я решил сделать из него профессионального журналиста и посоветовал что-нибудь написать на пробу. Он уперся еще больше.
— Но почему же? — спрашивал я с раздражением.
— Потому что я не умею, — почти со злобой отвечал он.
— Но послушай, неужели тебе не ясно, что каждый более или менее интеллигентный, грамотный человек может что-нибудь написать?
— Что именно?
— Бог мой, что-нибудь.
— Конкретно?
— Мало ли… Не все ли равно… Ты столько рассказывал забавных случаев из своей уголовной практики. Ну возьми какой-нибудь сюжетец.
— Например?
— Ну, например, как вы там где-то в уезде накрыли какого-то типа по фамилии Гусь, воровавшего казенные доски.
— Я не умею, — заскрипел зубами брат, и его шоколадного цвета глаза китайского разреза свирепо сверкнули.
Тогда я решил употребить самое грубое средство.
— Ты что же это? Рассчитываешь сидеть у меня на шее со своим нищенским жалованьем?
Мой брат побледнел от оскорбления, потом покраснел, но сдержался и, еще сильнее стиснув зубы, процедил, с ненавистью глядя на меня:
— Хорошо. Я напишу. Говори, что писать.
— Напиши про Гуся и доски.
— Сколько страниц? — спросил он бесстрастно.
— Шесть, — сказал я, подумав.
Он сел за мой письменный столик между двух окон, придвинул к себе бумагу, окунул перо в чернильницу и стал писать — не быстро, но и не медленно, как автомат, ни на минуту не отрываясь от писания, с яростно-неподвижным лицом, на котором я без труда прочел покорность и отвращение.
Примерно через час, не сделав ни одной помарки и ни разу не передохнув, он исписал от начала до конца ровно шесть страниц и, не глядя на меня, подал свою рукопись через плечо.
— Подавись! — тихо сказал он.
У него оказался четкий, красивый, мелкий почерк, унаследованный от папы. Я пробежал написанные им шесть страниц и с удивлением понял, что он совсем недурно владеет пером. Получился отличный очерк, полный юмора и наблюдательности. Я тотчас отвез его на трамвае А в редакцию “Накануне”, дал секретарю, причем сказал:
— Если это вам даже не понравится, то все равно это надо напечатать. Вы понимаете — надо! От этого зависит судьба человека.
Рукопись полетела на «юнкерсе» в Берлин, где печаталось «Накануне», и вернулась обратно уже в виде фельетона, напечатанного в литературном приложении под псевдонимом, который я ему дал.
— Заплатите как можно больше, — сказал я представителю московского отделения «Накануне».
После этого я отнес номер газеты с фельетоном под названием «Гусь и доски» (а может быть, «Доски и Гусь») на Мыльников и вручил ее брату, который был не столько польщен, сколько удивлен.
— Поезжай за гонораром, — сухо приказал я.
Он поехал и привез домой три отличных, свободно конвертируемых червонца, то есть тридцать рублей, — валюту того времени.
— Ну, — сказал я, — так что же выгоднее: служить в Бутырках или писать фельетоны? За один час сравнительно легкой и чистой работы ты получил больше, чем за месяц бездарных поездок в Бутырки. Брат оказался мальчиком сообразительным и старательным, так что месяца через два, облазив редакции всех юмористических журналов Москвы, веселый, общительный и обаятельный, он стал очень прилично зарабатывать, не отказываясь ни от каких жанров: писал фельетоны в прозе и, к моему удивлению, даже в стихах, давал темы для карикатур, делал под ними подписи, подружился со всеми юмористами столицы, наведывался в “Гудок”, сдал казенный наган в Московское управление уголовного розыска, отлично оделся, немного пополнел, брился и стригся в парикмахерской с одеколоном, завел несколько приятных знакомств, нашел себе отдельную комнату, и однажды рано утром я встретил его на Большой Дмитровке:

…он, видимо, возвращался после ночных похождений. Тогда еще не вывелись извозчики, и он ехал в открытом экипаже на дутиках – то есть на дутых резиновых шинах, – модно одетый молодой человек, жгучий брюнет с косым пробором, со следами бессонной ночи на красивом добродушном лице, со скользящей мечтательной улыбкой и слипающимися счастливыми глазами.
Кажется, он спросонья мурлыкал про себя что-то из своих любимых опер, а к пуговице его пиджака был привязан на длинной нитке красный воздушный шарик, сопровождавший его как ангел-хранитель и ярко блестевший на утреннем московском солнышке.
Меня он не заметил. Проплыл мимо, мягко подпрыгивая на дутиках, и я как старший брат, с одной стороны, был доволен, что из него, как говорится, “вышел человек”, а с другой стороны, чувствовал некоторое неодобрение по поводу его образа жизни, хотя сам вел себя в таком же духе, если не хуже.
<…>
Прочитав где-то сплетню, что автор “Трех мушкетеров” писал свои многочисленные романы не один, а нанимал нескольких талантливых литературных подельщиков, воплощавших его замыслы на бумаге, я решил однажды тоже сделаться чем-то вроде Дюма-пера и командовать кучкой литературных наемников. Благо в это время мое воображение кипело и я решительно не знал, куда девать сюжеты, ежеминутно приходившие мне в голову. Среди них появился сюжет о бриллиантах, спрятанных во время революции в одном из двенадцати стульев гостиного гарнитура. Сюжет не бог весть какой, так как в литературе уже имелось “Шесть Наполеонов” Конан-Дойля, а также уморительно смешная повесть молодого, рано умершего советского писателя-петроградца Льва Лунца, написавшего о том, как некое буржуазное семейство бежит от советской власти за границу, спрятав свои бриллианты в платяную щетку.
Маленький, худенький, с прелестным личиком обреченного на раннюю смерть, Лев Лунц, приведенный Кавериным в Мыльников переулок, с такой серьезностью читал свою повесть, что мы буквально катались по полу от смеха.
Ну и еще кое-что в этом роде я слышал в ту пору.
Тогда я носился со своей теорией движущегося героя, без которого не может обойтись ни один увлекательный роман: он дает возможность переноситься в пространстве и включать в себя множество происшествий, что так любят читатели. Теперь-то я знаю, что теория моя ошибочна. Сейчас у меня совсем противоположное мнение: в хорошем романе (хотя я и не признаю деление прозы на жанры) герой должен быть неподвижен, а обращаться вокруг него должен весь физический мир, что и составит если не галактику, то, во всяком случае, солнечную систему художественного произведения.
Ну а тогда, увлекаясь гоголевским Чичиковым, я считал, что сила “Мертвых душ” заключается в том, что Гоголю удалось найти движущегося героя. В силу своей страсти к обогащению Чичиков принужден все время быть в движении – покупать у разных людей мертвые души. Именно это позволило автору создать целую галерею человеческих типов и характеров, что составляет содержание его разоблачительной поэмы.
Поиски бриллиантов, спрятанных в одном из двенадцати стульев, разбросанных революцией по стране, давало, по моим соображениям, возможность нарисовать сатирическую галерею современных типов времен нэпа. Все это я изложил моему другу и моему брату, которых решил превратить по примеру Дюма-пера в своих литературных негров: я предлагаю тему, пружину, они эту тему разрабатывают, облекают в плоть и кровь сатирического романа. Я прохожусь по их писанию рукой мастера. И получается забавный плутовской роман, в отличие от Дюма-пера выходящий под нашими тремя именами. А гонорар делится поровну.
Почему я выбрал своими неграми именно их – моего друга и моего брата? На это трудно ответить. Тут, вероятно, сыграла известную роль моя интуиция, собачий нюх на таланты, даже еще не проявившиеся в полную силу. Я представил себе их обоих – таких разных и таких ярких – и понял, что они созданы для того, чтобы дополнять друг друга. Мое воображение нарисовало некоего двуединого гения, вполне подходящего для роли моего негра. До этого дня они оба были, в общем, мало знакомы друг с другом. Они вращались в разных литературных сферах. Я предложил им соединиться. Они не без любопытства осмотрели друг друга с ног до головы. Между ними проскочила, как говорится в старых романах, электрическая искра. Они приветливо улыбнулись друг другу и согласились на мое предложение. Возможно, их прельстила возможность крупно заработать; чем черт не шутит! Не знаю. Но они согласились. Я же уехал на Зеленый мыс под Батумом сочинять водевиль для Художественного театра, оставив моим крепостным довольно подробный план будущего романа. Несколько раз они присылали отчаянные телеграммы, прося указаний по разным вопросам, возникающим во время сочинения романа. Сначала я отвечал им коротко:
“Думайте сами”.
А потом и совсем перестал отвечать, погруженный в райскую жизнь в субтропиках, среди бамбуков, бананов, мандаринов, висящих на деревьях как маленькие зеленожелтые фонарики, деля время между купаньем, дольче фар ньенте и писанием “Квадратуры крута”.
<…>
Брат и друг обиделись на мое молчание и перестали тревожить меня телеграммами с мольбами о помощи.
<…>

Илья Ильф (слева) и Евгений Петров

Едва я появился в холодной, дождливой Москве, как передо мною предстали мои соавторы. С достоинством, несколько даже суховато они сообщили мне, что уже написали более шести печатных листов. Один из них вынул из папки аккуратную рукопись, а другой стал читать ее вслух. Уже через десять минут мне стало ясно, что мои рабы выполнили все заданные им бесхитростные сюжетные ходы и отлично изобразили подсказанный мною портрет Воробьянинова, но, кроме того, ввели совершенно новый, ими изобретенный великолепный персонаж – Остапа Бендера, имя которого ныне стало нарицательным, как, например, Ноздрев. Теперь именно Остап Бендер, как они его назвали – великий комбинатор, стал главным действующим лицом романа, самой сильной его пружиной. Я получил громадное удовольствие и сказал им приблизительно следующее:
— Вот что, братцы. Отныне вы оба единственный автор будущего романа. Я устраняюсь. Ваш Остап Бендер меня доконал.
— Позвольте, Дюма-пер, мы очень надеялись, что вы пройдетесь по нашей жалкой прозе рукой мастера, сказал мой друг с тем свойственным ему выражением странного, вогнутого лица, когда трудно понять, серьезно ли он говорит или издевается.
– Я больше не считаю себя вашим мэтром. Ученики побили учителя, как русские шведов под Полтавой. Заканчивайте роман сами, и да благословит вас бог. Завтра же я еду в издательство и перепишу договор с нас троих на вас двоих. Соавторы переглянулись. Я понял, что именно этого они от меня и ожидали.
— Однако не очень радуйтесь, — сказал я, — все-таки сюжет и план мои, так что вам придется за них заплатить. Я не собираюсь отдавать даром плоды своих усилий и размышлений…
— В часы одинокие ночи, — дополнил мою мысль братец не без ехидства, и оба соавтора улыбнулись одинаковой улыбкой, из чего я сделал заключение, что за время совместной работы они настолько сблизились, что уже стали как бы одним человеком, вернее одним писателем.
Значит, мой выбор оказался совершенно точен.
— Чего же вы от нас требуете? — спросил мой друг.
— Я требую от вас следующего: пункт “а” – вы обязуетесь посвятить роман мне и вышеупомянутое посвящение должно печататься решительно во всех изданиях как на русском, так и на иностранных языках, сколько бы их ни было.
— Ну, это пожалуйста! — с облегчением воскликнули соавторы. —Тем более что мы не вполне уверены, будет ли даже одно издание – русское.
— Молодые люди, — сказал я строго, подражая дидактической манере синеглазого, напрасно вы так легко согласились на мое первое требование. Знаете ли вы, что вашему пока еще не дописанному роману предстоит не только долгая жизнь, но также и мировая слава? Соавторы скромно потупили глаза, однако мне не поверили. Они еще тогда не подозревали, что я обладаю пророческим даром.
— Ну хорошо, допустим, — сказал друг, — с пунктом “а” покончено. А пункт “б”?
— Пункт “б” обойдется вам не так дешево. При получении первого гонорара за книгу вы обязуетесь купить и преподнести мне золотой портсигар. Соавторы вздрогнули.
— Нам надо посоветоваться, — сказал рассудительный друг. Они отошли к окну, выходящему на извозчичий двор, и некоторое время шептались, после чего вернулись ко мне и, несколько побледнев, сказали:
— Мы согласны.
— Смотрите же, братцы, не надуйте.
— Вы, кажется, сомневаетесь в нашей порядочности? — голосом дуэлянта произнес друг, для которого вопросы чести всегда и во всем стояли на первом месте. Я поклялся, что не сомневаюсь, на чем наша беседа и закончилась.
Долго ли, коротко ли, но после разных цензурных осложнений роман наконец был напечатан в журнале и потом вышел отдельной книгой, и на титульном листе я не без тайного тщеславия прочел напечатанное мне посвящение.
Пункт “а” был свято выполнен.
— Ну а пункт “б”? — спросило меня несколько голосов в одном из английских университетов.
— Леди и гамильтоны, — торжественно сказал я словами известного нашего вратаря, который, будучи на приеме в Англии, обратился к собравшимся со спичем и вместо традиционного “леди и джентльмены” начал его восклицанием “леди и гамильтоны”, будучи введен в заблуждение нашумевшей кинокартиной “Леди Гамильтон”.
…— Ну а что касается пункта “б”, то с его выполнением мне пришлось немного подождать. Однако я и виду не подавал, что жду. Молчал я. Молчали и соавторы. Но вот в один прекрасный день мое ожидание было вознаграждено. Раздался телефонный звонок, и я услышал голос одного из соавторов:
—  Старик Саббакин, нам необходимо с вами повидаться. Когда вы можете нас принять?
— Да валяйте хоть сейчас! — воскликнул я, желая несколько разрядить официальный тон, впрочем смягченный обращением ко мне “старик Саббакин”. (“Старик Саббакин” был одним из моих псевдонимов в юмористических журналах.) Соавторы появились хорошо одетые, подтянутые, строгие.
— Мы хотим выполнить свое обязательство перед вами по пункту “б”. С этими словами один из соавторов протянул мне небольшой, но тяжелый пакетик, перевязанный розовой ленточкой. Я развернул папиросную бумагу, и в глаза мне блеснуло золото. Это был небольшой портсигар с бирюзовой кнопочкой в замке, но не мужской, а дамский, то есть раза в два меньше.
Эти жмоты поскупились на мужской.
— Мы не договаривались о Том, какой должен быть портсигар — мужской или дамский, — заметил мой друг, для того чтобы сразу же пресечь всяческие словопрения. Мой же братишка на правах близкого родственника не без юмора процитировал из чеховской “Жалобной книги”:
— Лопай, что дают.
На чем наши деловые отношения закончились, и мы отправились обмыть дамский портсигарчик в “Метрополь”.

Илья Ильф и “12 стульев”

Роман “Двенадцать стульев”, надеюсь, все из вас читали, и я не буду, леди и гамильтоны, его подробно разбирать. Замечу лишь, что все без исключения его персонажи написаны с натуры, со знакомых и друзей, а один даже с меня самого, где я фигурирую под именем инженера, который говорит своей супруге: “Мусик, дай мне гусик” – или что-то подобное. Что касается центральной фигуры романа Остапа Бендера, то он написан с одного из наших одесских друзей. В жизни он носил, конечно, другую фамилию, а имя Остап сохранено как весьма редкое.
Прототипом Остапа Бендера был старший брат одного замечательного молодого поэта, друга птицелова, эскесса и всей поэтической элиты. Он был первым футуристом, с которым я познакомился и подружился.
<…>
Брат футуриста был Остап, внешность которого соавторы сохранили в своем романе почти в полной неприкосновенности: атлетическое сложение и романтический, чисто черноморский характер. Он не имел никакого отношения к литературе и служил в уголовном розыске по борьбе с бандитизмом, принявшим угрожающие размеры. Он был блестящим оперативным работником. Бандиты поклялись его убить. Но по ошибке, введенные в заблуждение фамилией, выстрелили в печень футуристу, который только что женился и как раз в это время покупал в мебельном магазине двуспальный полосатый матрац.
<…>
Он (Остап – прим. trampie.net) узнал, где скрываются убийцы, и один, в своем широком пиджаке, матросской тельняшке и капитанке на голове, страшный и могучий, вошел в подвал, где скрывались бандиты, в так называемую хавиру, и, войдя, положил на стол свое служебное оружие – пистолет-маузер с деревянной ручкой.
Это был знак того, что он хочет говорить, а не стрелять. Бандиты ответили вежливостью на вежливость и, в свою очередь, положили на стол револьверы, обрезы и финки.
— Кто из вас, подлецов, убил моего брата? — спросил он. — Я его пришил по ошибке вместо вас, я здесь новый, и меня спутала фамилия, ответил один из бандитов. Легенда гласит, что Остап, никогда в жизни не проливший ни одной слезы, вынул из наружного бокового кармана декоративный платочек и вытер глаза.
— Лучше бы ты, подонок, прострелил мне печень. Ты знаешь, кого ты убил?
— Тогда не знал. А теперь уже имею сведения: известного поэта, друга птицелова. И я прошу меня извинить. А если не можете простить, то бери свою пушку, вот тебе моя грудь – и будем квиты.
Всю ночь Остап провел в хавире в гостях у бандитов. При свете огарков они пили чистый ректификат, не разбавляя его водой, читали стихи убитого поэта, его друга птицелова и других поэтов, плакали и со скрежетом зубов целовались взасос. Это были поминки, короткое перемирие, закончившееся с первыми лучами солнца, вышедшего из моря. Остап спрятал под пиджак свой маузер и беспрепятственно выбрался из подвала, с тем чтобы снова начать борьбу не на жизнь, а на смерть с бандитами.
Он продолжал появляться на наших поэтических вечерах, всегда в своей компании, ироничный, громадный, широкоплечий, иногда отпуская с места юмористические замечания на том новороссийско-черноморском диалекте, которым прославился наш город, хотя этот диалект свойствен и Севастополю, и Балаклаве, и Новороссийску и в особенности Ростову-на-Дону – вечному сопернику Одессы. Остапа тянуло к поэтам, хотя он за всю свою жизнь не написал ни одной стихотворной строчки. Но в душе он, конечно, был поэт, самый своеобразный из всех нас.
Вот таков был прототип Остапа Бендера.

Валентин Катаев. Алмазный мой венец

(Отрывок про Евгения Петрова и «12 стульев»)